Иосиф Кобзон и менеджмент коллектива

«... я стал артистом ан­самбля, сопровождающего великого Кобзона. Пи­шу слово великий без кавычек, не только потому, что на два с половиной года был избавлен от целого ряда проблем, но и потому, что научился у него очень многому.

Никакой демократией в коллективе у Кобзона не пахло. Был Он, и был коллектив, который существо­вал отдельно. У Кобзона была определенная система взаимоотношений с ансамблем, которая сложилась десятилетиями. Некоторые музыканты трудились с ним по 10-15 лет, поскольку это было и престижно, и выгодно. Работы было много, но оплачивалась она хорошо, поскольку авторитетный маэстро пробивал артистам высшие ставки. [...] выступлений было мно­го, иногда по полсотни в месяц, так что зарабатывали мы больше всех в «Москонцерте», во всяком случае, среди аккомпанирующих коллективов. Оклад и го­норары за выступления даже у нас составляли где-то в районе тысячи рублей в месяц. К тому же не надо забывать, что СССР был страной закрытой, и каждая заграничная поездка позволяла сильно улучшить свое материальное благополучие. А ездили мы до­вольно много. Закупил, к примеру, контейнер колго­ток, а потом продал их на родине, получив прибыль в тысячу процентов. Везли все: из Афганистана, где мы бывали постоянно, — дубленки, серебро, видеокассе­ты, из других стран — технику, из третьих — шмотки. [...]

А как я входил в программу — это отдельная песня. Бук­вально на следующий день после приглашения Кобзон отправлялся на длинные южные гастроли. Ну а поскольку я был не готов к поездке (у меня даже кон­цертного костюма в советском стиле не было), мне нужно было какое-то время. Поэтому Кобзон сказал: «Вот тебе телефон человека, позвонишь ему завтра от моего имени, он оформит тебя в „Москонцерт", не забудь трудовую книжку с собой взять, затем отвезет тебя к портному снять мерки, пройдешь первую и вторую примерки, затем тебе купят билет на самолет, и ты присоединишься к нам в Ялте, а готовый кос­тюм пришлют уже туда». Мне выдали билет, подъем­ные, и я полетел в Ялту. Где живут музыканты, я не знал, поэтому, учитывая статус Кобзона и соизмеряясь с собственной «звездностью», отправился в луч­шую гостиницу «Ялта». Дело было часов в семь утра. - Я спросил у портье, живут ли тут такие-то музыканты, на что получил отрицательный ответ. «А Кобзон?» — «Да. Номер „люкс" на третьем этаже». Я спросил те­лефон и нагло позвонил мэтру. Кобзон взял трубку не сразу и заспанным голосом, что было вполне по­нятно, учитывая ранний час, вежливо спросил, како­го хрена мне нужно. Я тут же ответил, что это вели­кий клавишник Подгородецкий, и поинтересовался, какой «люкс» мне занять, на что получил отрезвляю­щий ответ в том смысле, что музыканты живут не здесь, а в гостинице третьего разряда, где мне, собст­венно, и место. [...]

Дело в том, что Кобзон в те времена был натуральным деспотом. Подозре­ваю, что происходило это оттого, что он находился в полной «завязке». До этого, говорят, выпивал и был душой-человеком, во всяком случае, по отношению к собственным музыкантам. А любая «завязка», по себе знаю, она ведь деформирует психику, и поведение че­ловека приобретает самые причудливые формы. Так вот, у Кобзона это выражалось в том, что ему обяза­тельно надо было гнобить кого-то из музыкантов. По поводу и без повода он говорил, что такому-то музы­канту место в похоронном оркестре, что играет он как говно, в общем, эпитетов не жалел. Музыкант покорно выслушивал, опустив глаза, потом Кобзон «оттаивал» и через некоторое время переходил к другому «объек­ту». Все были знакомы с этими правилами игры, и ни­кому в голову не приходило не то чтобы возражать, но и говорить что-то в свое оправдание.

[...]

Иосиф Давидович — фантастический организа­тор. У него феноменальная память, которой он умело , и профессионально пользуется. Надо видеть, как ут­ром он, еще лежа в постели, вызывает своего дирек­тора и дает ему задания на день, примерно с полчаса. Директор стоит с блокнотом и ручкой, а Кобзон дик­тует: «Итак, сегодня третье ноября. Необходимо от моего имени послать букет цветов (красные розы) такой-то такой-то в день сороковин ее супруга. По­здравить телефонным звонком (пусть меня соеди­нят) такого-то с днем рождения. Забрать два кон­цертных костюма из химчистки. Перенести массаж с 16 на 16.30. Позвонить от моего имени на „Мос­фильм" и извиниться за то, что не приму участия в вечере в Доме кино. Соединить меня с Юрием Ми­хайловичем Лужковым — я подтвержу свое участие в мероприятии, которое он организует. Послать такой-то два билета на концерт в „России" с моей визиткой и букетом цветов. Заказать обед в ресторане „Метро­поль" на три лица». И далее в том же духе. Без пауз и перерывов, разве что сока глотнет, и все.

Музыкальная память Кобзона не менее феноме­нальна. Он помнит не только тексты песен, но и лю­бое интонирование, причем независимо от того, на каком языке песня эта поется. Это может быть рус­ский, английский, идиш — проблем не существует. В свое время нам нужно было быть готовыми сыг­рать около тысячи песен, но это была лишь часть то­го, что он знал и мог спеть. Ну мы-то ладно, пользо­вались нотами, а он без всяких там «талмудов», разложенных на пюпитрах, пел, да еще как!

О его фантастической трудоспособности ходили легенды. Бывало, мы работали по три-четыре концер­та вечером, а еще ездили на какой-нибудь благотвори­тельный утренник. Я как-то поинтересовался: «Иосиф Давыдович, у вас связки не устают столько петь?» — «Нет, — ответил он, — вот ноги, ноги устают».

Своего музыкального коллектива он не сторонил­ся, но держал определенную дистанцию. Это было вполне понятно, если учесть разницу в положении, социальном, материальном, профессиональном. В те времена он был в фаворе у всех, кто находился у вла­сти, формальной или неформальной. В дни приезда или отъезда из регионов приемы по этому поводу ус­траивались секретарями обкомов или республикан­ских комитетов КПСС. В «широких» участвовали и музыканты, где-нибудь за периферийным столом, а в «узких» лишь сам маэстро и «руководство». Нефор­мальные приемы, организовывавшиеся мафиозными боссами, лидерами оргпреступности того или иного региона, проходили с участием музыкантов редко. Для нас заказывался отдельный зал или ресторан. Такие приемы устраивались только с согласия Коб­зона и были предметом переговоров. Его хотели ви­деть за своим столом все, он же имел возможность выбирать. Хотя друзей не выбирают, и он не отказы­вался отобедать с Отари Квантришвили, Алимжаном Тохтохуновым (Тайванчиком), Вячеславом Ивань­ковым (Япончиком) и другими. В восьмидесятые годы, когда я работал у Кобзона, я, честно говоря, не мог определить, кто из гостей Иосифа Давидовича имеет отношение к криминалу, а кто — нет. Приходи­ли люди в дорогих костюмах и галстуках, разговари­вали негромко, смеялись сдержанно. Никаких там «распальцовок», появившихся позже, в начале девя­ностых. А с этими людьми Кобзон дружил очень дав­но, с тех пор, когда он был молодым начинающим ар­тистом, да и они тоже — не только не боссами мафии, но и вообще еще не авторитетами в этом бизнесе. А у Кобзона есть одна замечательная особенность: он не предает своих друзей. Как бы им трудно ни было, в чем бы их ни обвиняли, он всегда приходил им на по­мощь и не думал отрекаться от них. Он не стесняется общаться с ними, не избегает этого общения, невзи­рая на то что на него ложится какая-то тень. Но мне кажется, по большому счету, он настолько выше все­го этого, что ему на все эти потуги очернить его просто насрать. Как он с ними дружил, так и дружит. Я по­мню, как на дне рождения мамы Иосифа Давыдовича, а это для него святой день, по одну руку сидела она, а по другую — Тайванчик, это был близкий друг семьи. Делали они какой-то бизнес вместе? Не знаю, но у самого Кобзона деловая хватка потрясающая.

У великого мастера мозги работали одновременно как бы в двух режимах. Помню, как во время очеред­ной поездки в Афганистан мы работали в армейском госпитале, где лечились самые тяжелые раненые. Представляете, сидят, лежат молодые пацаны, кто без рук, кто без ног, кто вообще как обрубок. У кого-то глаз нет... В общем, без слез смотреть в зал нельзя. Мы играем, а сами ревем. А Кобзон поет какую-то песню про маму, про Родину. У него течет огромная слезища. И тут, во время проигрыша, он совершенно спокойно оборачивается к кому-то из музыкантов и спрашивает: «А какой сейчас курс чека в Москве?» То есть с одной стороны — артистизм, неподдельные эмоции, а с другой — прагматичность, холодный рас­чет, так необходимый в бизнесе. Я не знаю, хорошо это или плохо, кто-то назовет это профессиональным цинизмом, какой бывает у опытных врачей. Но глав­ное — чтобы этот цинизм никогда не перевешивал. Вот этому равновесию у Кобзона надо учиться. У не­го все всегда было под контролем, и зрители в зале никогда не чувствовали, что у певца в голове работа­ет мощный компьютер, который может решать совер­шенно иные проблемы».


Подгородецкий Петр, Машина с евреями, М., «АСТ», СПб «Астрель-СПб», 2007 г., с. 74-82 и 84-87.

Мы Вконтакте: вступайте!

Мы в ФБ: вступайте!

Мы в Твиттере Добавляйтесь!